Кошка в светлой комнате - Страница 28

По черному небу прополз золотой треугольник и исчез в золотом цветке вспышки.

Я плюхнулся на диван – спать решительно не хотелось. Кончиком пальца потрогал шрам. Шрам как шрам, я о нем и думать забыл, как не станешь думать о своем ухе – ухо оно и есть ухо, всегда при тебе. Часть тела.

Шрам – это Бразилия, Сальвадор. Это когда мы с Кропачевым прекрасным лунным вечером ввалились в здание крохотной адвокатской конторы, которая только днем была честной адвокатской конторой. Ночью там занимались совсем другими делами. Нам предстояло побеседовать по душам с хозяином о многих важных вещах, но вместо одного хозяина мы наткнулись на пятерых молодчиков. Молодчики ужасно обрадовались, что нас только двое, а их, гадов, целых пятеро, но в течение следующих десяти минут мы аргументирование доказали им, что грубая сила и профессионализм – вовсе не одно и то же. Кропачев потом удивлялся, как много, оказывается, можно сломать в комнатке, где стояли три стула, два стола да ветхое бюро, которым я вразумил самого нахального из пятерки.

Вот это я умел – каратэ, капоэйра, ахогато, из семизарядного навскидку в гривенник за сто шагов левой ногой, на одном колесе через пропасть по жердочке…

Я никогда не любил Достоевского. Уважал, как положено уважать классика, но не любил. Бешеный, истовый самоанализ, каким занимаются его герои, выводил меня из себя. На дворе стоял двадцать первый век, и я считал, что современному человеку незачем производить внутри себя археологические раскопки. Может быть, эта неприязнь была еще одной защитной реакцией. Теперь мне приходит в голову, что кое-кто понимал это и раньше…

В прошлом году я провожал на задание Дарйна. В аэропорту, как обычно, было шумно и многолюдно, мы стояли у перил, и разговаривать было не о чем, потому что все важное мы давно обговорили, а о пустяках говорить не хотелось. Когда объявили его рейс, Дарин вынул из сервьетки толстый том – Достоевский.

Думаю, это был намек. Дарин уже тогда что-то угадал, но его не спросишь, ни о чем больше не спросишь – он не вернулся, вышел из самолета в большом далеком городе, сел в такси и исчез. Такое еще случается даже теперь.

А Достоевского я так и не прочитал. Сначала, вернувшись домой, бросил в ящик стола, позже, когда Дарин пропал без вести, извлек книгу и поставил на полку как память о друге, но прочитать так и не прочитал. Тогда мне еще не приходило в голову подступать со скальпелем к собственной душе, тогда еще не было острова сто тридцать пять дробь шестнадцать, и я полагал, что все экзамены позади, а те, которые еще предстоят, касаются только привычных задач контрразведки, входят в круг служебных обязанностей…

Глава восьмая

Меня трясли за плечо и твердили, что пора вставать. Разлепив глаза, я увидел над собой здоровяка в пятнистом комбинезоне и хотел было по привычке бежать неизвестно куда, но вовремя вспомнил, что с Командой у меня отношения наладились.

– В чем дело? – спросил я, промаргиваясь.

– Капитан Ламст вас ждет.

– А где…

– Они уже там, поторопитесь.

Я быстренько засупонился ремнями кобуры, натянул куртку и пошел за провожатым, наступив спросонья в коридоре кошке на хвост. На улице нас ждал вездеход, тот самый, на котором я удирал от карьера, и это повергло меня на недолгие философские размышления о превратностях судьбы.

Мы промчались по безлюдным утренним улицам и приехали в то здание, откуда грузовики отправлялись в карьер. Я сразу узнал это место. Во дворе меня ждали капитан Ламст и Отдел Исследований в полном составе. У ворот, на вышках, у входа в гараж стояли автоматчики, а на плоской крыше – два пулемета. Выпрыгнув из машины, я увидел странную картину – через двор автоматчики быстро провели десятка два своих связанных коллег. Мелькнула мысль, что привидевшаяся во сне стрельба вовсе не привиделась. Размолвка?

Я подошел и поздоровался. Они ответили. В глазах Ламста было какое-то новое выражение.

– Начнем? – спросил я. – Сколько их у вас?

– Человек двадцать, – ответил Ламст. – То есть штук?

– Человек, – сказал я. – Кошек по штукам считают, вы мне это бросьте. Кстати, как понимать это шествие? – Я кивнул на связанных, которых как раз водворяли в подвал.

– Небольшие внутренние разногласия, – сказал Ламст. – Утром у нас были… события. Мы обсуждали вашу информацию.

– Что, все вместе?

– А почему я должен был скрывать это от них? Кое-кто стал возражать – убеждения, личные причины… – Он болезненно поморщился. – Я не хотел доводить до оружия, но иначе не получилось… Ну, пойдемте? Очень мне не хочется вас туда пускать, обеспечить вам безопасность никак невозможно.

– Ничего, на авось… – сказал я наигранно лихо.

Мы вошли в здание, прошли по короткому коридору без окон и остановились перед железной дверью с массивным засовом и волчком. Стоявшие возле нее двое автоматчиков посмотрели на меня настороженно и тревожно.

– Как будем страховать, капитан? Ведь никакой возможности нет.

– Разговорчики, – сказал я. – Отпирайте.

Они откинули взвизгнувший засов. Я взялся за ржавую скобу, но Ламст удержал за рукав и тихо, совсем тихо спросил:

– Вот то, что я с ними дрался, это ТЕ или я сам?

– Вы сами, Ламст, – сказал я и потянул на себя тяжеленную дверь.

Уровень пола камеры был ниже уровня пола коридора, и вниз вела деревянная лесенка в три ступеньки. Окон нет, на бетонном потолке лампа в решеточке. Дверь захлопнулась за моей спиной с тягучим скрежетом.

Они медленно вставали с топорно сработанных нар, собирались в тесную кучку, не отрывая от меня глаз, выражавших самые разные чувства, а я никак не мог решиться шагнуть вниз. Их было человек двадцать.